Рассказ человека.

Сегодня я опять задумалась о вере. Открыла один из своих старых ассказов, который не поражает глубиной и действиями. Просто он о человеке, который практически дословно изложил мне эту историю. Это был первый рассказ, в котором я задумалась о том, что можно просто описывать хронику событий рассказчика.
Его конец, и его мораль, удивили даже меня. Не могу сказать, что я сама особо симпотизирую кому-то из героев: у каждого из них была своя правда. Этот рассказ о вере, о пути, о цинизме и о грехе. Но он получился настолько разнообразным и неоднозначным, что я сама не могу его судить.
меня, конечно, там не было, но Имлатор - действительно был тем, кем был. Он стал властелином и вернулся обратно в монастырь, так никогда и не рассказав никому о своем видении, погнавшем его в путь.
Его имя - Солнечный Луч - до сих пор напоминает мне о том, что солнце - есть для всех, не зависимо от того, верят ли в него или нет.
А еще этот рассказ причиняет мне тупую, ноющую боль, только я никак не могу понять, чем именно.
может, от того, что он немного скучноват, так является хроникой событий, без моего вмешательства в сюжет, а может, от того, что я словно побывала в шкуре монаха, битого и забытого только потому, что он не был похож на остальных.
Но рассказ достоин того, чтобы жить, ибо он и есть жизнь, жизнь одного человека, рассказ одного человека...

читать дальшеРассказ человека

За спиной остался город из стекла и камней,
Фантастическим узором бесконечных огней,
И, наверное, скоро мы вернемся назад,
Посмотри на меня ещё раз, посмотри мне в глаза.
Пикник «Пикник»
ПРОЛОГ.
Однажды наступает нечто вроде пустоты. Но это не она. Это чувство гораздо более сладостное и мучительное. Оно растет внутри так незаметно и естественно, что не сразу понимаешь — это конец.
Какое-то время ты ещё надеешься на продолжение пути, ищешь свою веру в том, что так тянет тебя к себе, смотришь на людей, пытаясь понять, где же твоё, принадлежащее только тебе? А потом приходит оно... Маленькая трещина внутри тебя, что таилась там с самого твоего рождения, ширится всё больше и больше и однажды превращается в непреодолимую пропасть.
Падая в неё, душа пытается цепляться за какие-то вещи, бывшие некогда святыми: родные, друзья, жизнь, вещи, вера... Но родные люди смотрят в твою сторону с жалостью к больному калеке, друзья предают и бросают, братья по вере отрекаются и забывают, что ты сделал для них и какой ценой тебе это удалось. Вещи начинают нависать со всех сторон, пугают и давят собой, а вера... Вера остаётся, ширясь вместе с той бездной, которая поглощает тебя изнутри.
Можно отречься от всего, что было когда-то свято, можно забыть тех, кто был рядом с тобой, можно бросить начатое дело и повернуть назад, можно стать атеистом, но никогда, никогда нельзя забыть себя. Никакая сила не способна убить в человеке его самого. Прошлое догонит тебя через столько лет, что ты и сам позабудешь своё имя. А оно найдёт тебя, напомнит о том, кто ты есть, и покажет, кем ты стал...
Это сильнее памяти. Это стремительнее жизни и дольше смерти, это — ты сам..
Нельзя забыть себя самого, даже если забыл то, кем ты был...

* * *
— Отрекись! — вскричал человек, сжимающий в правой руке меч, который намеревался обрушить на голову стоящего перед ним спиной человека, бессильно опустившегося на колени. — Отрекись, иначе я убью тебя!
— Смерть — ничто, — обронил его противник, вдыхая влажный воздух, сумерками клубившийся вокруг него.
— Я предлагаю тебе вечную жизнь вместе с остальными твоими братьями, которые оказались куда умнее тебя! Отрекись от себя и своей глупой веры, присоединись к нам и у тебя будет всё, о чём только можно мечтать! Иначе я убью тебя, клянусь богом!
— Каким именно? — усмехнулся стоящий в пыли человек. — Тем, от которого я должен отречься? Или каким-то ещё, от которого пока отрекаться не стоит? А может, это только пока он — бог, а потом ты станешь на моё место и точно также некто с оружием в руках станет требовать от тебя отречения от тех канонов, к которым ты только что воззвал? Решил убить — убей...
Меч тускло блеснул в свете полной луны, и стремительно полетел вниз, намереваясь срубить голову противнику...
* * *
Рассвет пришёл рано. Холодное солнце этих краёв задорно отражалось от глади озера, что лежало прямо перед развалинами старой обители в глубине густого хвойного леса. Первые лучи света ярко поблёскивали на зеркальной поверхности водоёма, играя на ней сонями тысяч бликов.
Приближалась осень, дни становились холодней, ночи — длинней, а ветер то и дело отдавал колючей свежестью, и приносил забытые за лето запахи смерти, которая неизбежно должна была накрыть всю землю, успокоить её до следующей весны, окутать тяжелым грустным сном.
Человек встал с первыми лучами солнца. Он не ждал их, чтобы проснуться, просто такое поведение было скорее привычкой, отголоском прошлой жизни, которая осталась далеко позади. Он встал с кучи пряного сена, на которой провёл ночь, расправил плечи и подошёл к маленькому полуразвалившемуся от времени и стихий, пытавших его долгое время, окну. Человек посмотрел на озеро прямо перед стенами ветхой обители, чуть сощурив глаза от слепящего света солнца, и ласковым взглядом обвёл раскинувшийся перед ним лес, в густых ветвях которого также путались первые лучи светила.
Но, постояв так всего мгновение, он тряхнул спутавшимися ото сна тёмно-русыми волосами, которые прядями падали ниже плеч, и его взгляд внезапно стал пустым и отрешённым. Словно у человека, веровавшего некогда в солнце, но позабывшего на минуту, что уже давно потерял эту веру.
— Да прибудет свет солнечный с миром этим и всеми, кто его населяет, — произнёс он, отводя печальные черные глаза от озера и поворачиваясь спиной к окну. Затем он оправил на себе потертую, местами рваную и заплатанную черную рясу и направился вниз по крутой каменной лестнице, которая должна была привести его к выходу их помещения. Ступени на ней были крутыми, местами их не было и вовсе, но это, как, впрочем и винтовая конструкция средства спуска, ничуть не взволновали постояльца обители. Он легко преодолевал широкие пролеты между отсутствующими ступенями, либо просто перепрыгивая их, либо, если расстояние было совсем уж немило велико, легко делал в воздухе сальто, отталкиваясь с места и крепко вставал на ноги на нужной каменной плите.
Выбравшись наружу, монах скинул рясу, под которой оказалась длинная исподняя рубаха, и с разбега нырнул в прохладную озерную воду. Он плавал несколько десятков минут, после чего вылез на берег и оделся. Мокрые волосы, прилипшие к лицу, человек отжал, скрутив их в тугой пучок, затем оторвал от рубахи длинную полоску ткани и завязал их в хвост, не давая возможности просохнуть.
— Сохрани, солнце, этот свет, — произнёс он, опустив голову и прикрыв глаза. А потом снова стал прежним, каким и был уже долгое. Почти несчётное время до этого.
В чёрных глазах монаха блестели осколки прошлой веры, веры, которую он давно уже потерял, от которой его отрешили и которая сама, казалось, отрешилась от него. В них сверкали искорки прошлых лет, прошедших деяний и исхоженных путей, что не принесли ему ничего, кроме всеобщего презрения и изгнания. В глубине тёмных, почти неотличимых от радужки зрачков этого человека лежали маленькие солнечные блики, притаившиеся на самой глубине, на самом дне души, зеркалами которой были его глаза.
Он уже забыл, когда в последний раз молился своему богу, он забыл его имя и место, откуда пришёл. Помнил только своё имя: Имлатор, Солнечный Луч.
— Имлатор, — повторил он вслух, словно проверяя, как оно звучит, не потерялось ли оно в нём самом. Человек напоминал себе своё имя каждое утро, и каждое же утро всё меньше и меньше радости слышалось в его голосе, а сейчас он понял, что её не просто не осталось, а на место удовольствия от крошки памяти о самом себе пришло безразличие и пустота. Хотя, вряд ли это была именно она, скорее уж пустошь, нежели пустота.
— Имлатор, — повторил он ещё раз, словно безумец, запомнивший последнее, что произошло с ним перед тем, как он лишился рассудка.
Вещей у него было немного, кроме тех, что были на нём, да оружия: короткий нож с широким лезвием, дакороткий лук с несколькими стрелами в потертом колчане, за которым он вернулся в каменную постройку. Была еще дорожная сумка, пара мелких монет и ломоть зачерствевшего хлеба. Монах бросил прощальный взгляд на обветшалый приют, где провёл несколько дней, после того, как ему крепко досталось от нескольких горожан, которым не понравился его вид, и повернулся, чтобы уйти прочь.
Имлатор зашагал через густой лес без особой надежды выйти куда-либо. Скорее уж он желал никогда отсюда не выбираться, нежели действительно найти какую-то дорогу. Человек, потерявший веру, но всё так же, как и ранее произносящий слова молитв поутру, желая солнечного света всем, кому он был необходим просто потому, что солнце греет всех, шёл по лесу, чувствуя расходящиеся волнами по его телу отголоски прошлых ран.
Нет, он не был скован моральными принципами, мог оказать достойное сопротивление почти любому противнику, если тот не обладал какими-то особыми качествами, но в тот раз их было куда больше, чем он мог взять на себя. Нападавшие не били со спины, не подносили подлых сюрпризов, их просто было больше его в несколько раз , вот и всё.
Но ничего страшного Имлатор в произошедших событиях не нашел, отнесясь ко всему, как к должному. Почему, собственно, он должен в чём-то винить тех, кому не приглянулся он лично? Он или его одежда, а может быть, вера, которой у него и не осталось-то в общем?
Всё, что ему сейчас осталось, это идти через лес, не выбирая дороги, и не надеясь на завтрашний день, как не надеялся он и на наступивший.
Что ещё остаётся у человека, потерявшего самого себя? Солнце, разве что... И память...
* * *
На город опускалась ночь. Сумерки туманили даль, сгущаясь у самого горизонта. В этих местах ночи не отличались особым холодом , как и дни — теплотой, а смены времён года, по большей части, вообще были условностью. Конечно, выпадал снег, шли дожди, дули сильные ветра и пекло солнце, но температура редко преподносила сюрпризы.
Человек в потрёпанной старой рясе, сливавшейся по цвету с набегавшими сумерками, вошел за пределы города после того, как солнце совсем скрылось за горизонтом. За спиной у него были переброшены короткий лук и колчан стрел, за голяшкой сапога был надежно спрятан широкий нож, через плечо он нёс небольшую дорожную сумку, где было немного денег и совсем чуть-чуть еды.
Стоило найти какой-нибудь постоялый двор или иное место для ночлега: город не слишком-то располагал к ночевкам под открытым небом. Путник шёл осторожно, но особенно не таился. Он осматривался по сторонам, стараясь не поднимать головы, на которой был одет капюшон, скрывающий его глаза.
Внезапно, где-то в середине города, когда он уже увидел высокое здание, бывшее, очевидно, таверной, его внимание привлекла некая сцена. Человек остановился в тени ближайшего дома и стал всматриваться в темноту. Напротив него стояла девушка, судя по голосу, лет двадцати с длинными светлыми волосами, которые спускались до самой талии. Её окружали пять крепких мужчин, недвусмысленно намекая на то, что совсем не против провести с ней ночь. Девушка отступала всё дальше и дальше от них, пока не упёрлась спиной в стену дома, а мужчины вплотную подошли к ней, протягивая руки и стремясь поскорее получить желаемое.
— Не надо, прошу вас! — испуганно лепетала зажатая в угол девица. — Отпустите меня, вот там есть таверна. — она кивнула в ту сторону, куда шёл путник, — там вас обслужат, как полагается.... Поймите, я не работаю официанткой!
— Да плевать нам, кем ты работаешь! — басом ответил ей один из мужчин. — Мы тебя хотим и всё!
— Не надо, пожалуйста! — голос девушки стал срываться от слёз.
— Отпустите её, — спокойно сказал путник, вышедший из тени дома и подойдя к компании.
— Ты ещё кто такой? — опешили мужики, развернувшись к нему, а девушка тут же поспешила воспользоваться ситуацией и юркнуть за спину подошедшего человека.
— Это же монах какой-то! — рассмеялся другой мужчина. — Он ничего нам не сделает, ему вера не позволит! Эй, красавица, — обратился он к жавшейся за монахом девушке, — иди сюда, мы тебя не обидим!
Мужчина сделал шаг вперед. Путник легко и быстро снял с себя лук со стрелами и дорожную сумку, отдав их девушке и попросив подержать.
— Ты же не станешь с нами драться, монах? — всё так же насмешливо произнёс горожанин, приближаясь к ним. — Ты же монах, тебя нельзя.
— Ничего, — успокоил их человек, откинув капюшон, отчего его длинные темные волосы рассыпались по плечам, — я замолю...
От первого удара он просто увернулся, и кулак нападавшего рассёк воздух. Мужчина не удержался на ногах и упал на дорогу, сильно ударившись лицом о мостовую. Остальные моментально окружили путника, оттеснив от него девушку, которая осталась теперь в стороне, наблюдая за происходящим. Мужчины достали оружие — у кого, что было: нож, кинжал, короткий меч и даже кнут. Последний его хозяин попытался накинуть на шею противнику, но монах вовремя подставил крепкую руку, и кнут больно обжёг предплечье, обвиваясь об него. Это обстоятельство ничуть не смутило путника: он схватил протянувшуюся от него к противнику нить и, намотав её на руку, резко дёрнул вперёд, выбросив ногу для удара.
Получилось то, чего он и ожидал — этот человек уже больше так и не встал в тот раз.
Оставалось ещё четверо. Двоим он сломал руки, поймав их удары и вывернув запястья, одного, кажется, убил, не рассчитав силу удара, и сломав ему трахею ребром ладони, а последний, нахватавшись изрядной доли тумаков, поспешил просто скрыться в опустившейся на город ночи.
Путник резко обернулся в сторону убегающего человека, взметнув вверх пряди волос и, прикрыв глаза, глубоко вздохнул. Затем он вновь надел на голову капюшон, и подошёл к замершей в стороне девушке, протянув руку за оружием. Та молча подала ему его вещи, и подняла на своего спасителя испуганно-радостные глаза.
— Ты красива, — глянув на неё из-под капюшона, сказал монах. — Но с твоей внешностью и твоей фигурой я бы не советовал тебе поздно разгуливать по улицам.
Человек одел на себя оружие и сумку, повернувшись в сторону таверны и пошёл к высокому зданию, намереваясь найти там ночлег.
— Моё имя Глория! — крикнула она ему вслед, сделав несколько шагов за монахом. — Ты можешь остаться у меня... Если хочешь.... Я не имею в виду ничего такого, просто зачем тебе идти в таверну, если у меня есть свободная кровать и я хочу хоть как-то тебя отблагодарить...
Путник резко остановился и обернулся к подошедшей девушке.
— Я не имею в виду ничего плохого, я не стану приставать к тебе, да и ты, наверное, тоже, — она опустила глаза, словно побоялась смутить его таким предложением.
— Если ты думаешь, что моя вера не позволит этого, ты ошибаешься, — сухо ответил он. — Я атеист, причём, очень старый.
Глория подняла на него глаза и смущенно улыбнулась, давая понять, что он правильно понял её смущение насчёт него.
— Моё имя Имлатор. Идем...
* * *
— Мы знаем, кто ты, монах! — крикнул в его сторону один из десяти окруживших Имлатора человек, держа в одной руке зажженный факел, а в другой острый, поблёскивающий в последних лучах заходившего солнца, меч. — Ты один из Братьев Солнца, который сошёл с ума и которому, якобы, было божественное видение. Но нас ты не обманешь, мы знаем, на что способны ваши братья, а посему кое-что для тебя приготовили.
Мужчина достал из-за пазухи небольшой пузырек с черным содержимым, и разбил его оземь. Содержимое моментально расползлось кругом перед кольцом горожан, сжимавших клинки, заключив Имлатора в невидимую и не осязаемую для обычного человека тюрьму.
— Ты вы, значит, Лунная Каста, — как-то слегка раздосадовано произнес человек в черной рясе. — Мне стоило бы догадаться раньше..
— Ты не сможешь выйти из Круга Ночи, пока солнце не взойдёт над землёй, или пока я сам не сотру часть этой преграды.
Мужчина шагнул к Имлатору.
— Дайте ему меч! — крикнул он в толпу собравшихся за его спиной. — Посмотрим, на что ты способен...
Кто-то из горожан бросил в круг клинок, упавший точно у ног монаха. Тот откинул капюшон, под которым был перехваченный какой-то верёвочкой тугой хвост длинных волос, и медленно поднял оружие.
Бой был долгим и изматывающим. Оба противника отлично владели оружием, оба были сильны, но только один — духом. В пустых глазах второго не читалось ничего, кроме желания достойно закончить этот бой. Еще в начале Имлатор проводил прощальным взглядом заходящее солнце, словно и не надеялся больше его увидеть. Но подобное поведение совсем не было вызвано поединком: он каждый вечер провожал светило на покой, и каждое утро встречал его, желая его свету разливаться повсюду.
В какой-то миг горожанин выбил у монаха из рук меч, и рассёк ему бок. Имлатор откатился от нападавшего, а затем, сжавшись в комок, внезапно бросился на мужчину, повалив его наземь. Тот растерялся и не сразу понял, чего добивается его противник, а Имлатор в мгновение ока схватил руку горожанина и провёл ею по черте Тьмы. Разрывая Ночной Круг. Не дождавшись ответных действий, он побежал прочь, сквозь редкие тонкие деревья, воспользовавшись представившейся ему возможностью и замешательством горожан.
Человек бежал, падал и вновь бежал. На запад. За ускользающим в ночном небе солнцем, которого уже и не было видно, но он знал — оно где-то там, оно всегда было там, оно всегда ждёт своих братьев.
По его следам неслись люди, стремящиеся достичь только одной цели — убить. Убить и забыть обо всём, словно ничего и не было.
Посему, он бежал прочь...
На запад...
* * *
Домик оказался маленьким, но уютным. Глория быстро накормила своего гостя и указала на скромную кушетку в углу комнаты. Человек был вовсе не против, скорее даже наоборот.
Наконец, все приготовления ко сну были окончены, и Глория, затушив свечу, устроилась на своей кровати. Имлатор к тому времени уже почти спал, потому как он-то особенно не церемонился и, сняв одежду лёг под тонкое одеяло. Через некоторое время девушка застонала и вскрикнула, сев в постели.
— Что случилось? — спросил Имлатор, приподнявшись со своего места и посмотрев в сторону, где была Глория.
— Мне... кошмар приснился, — всхлипнула она.
— Тогда встань попей воды и ложись на другой бок, — просто ответил ей её гость. Прошло некоторое время, прежде чем монах понял, что ему не спится. Он сел в постели, опустив голову на руки.
— Не спится? — донёсся до него мягкий голос Глории, которая, очевидно, тоже не смогла более уснуть и просто ждала удобного случая, чтобы поговорить.
— Не спится. — согласился он с ней.
— Знаешь, Имлатор, если бы ты не был..., — начала было она. — Хотя какая разница? — девушка глубоко вздохнула. — Ты мне нравишься, я не стану этого скрывать, но...
— Тебя смущает моя одежда, или то, что она символизирует? — тихо произнёс он ей в самое ухо. Неслышно приблизившись к Глории. Девушка испуганно подскочила и уставилась на него округлившимися глазами.
— Как ты смог это сделать?
— Хочешь маленькое чудо, Глория? — вопросом на вопрос ответил Имлатор. — Я давно ничего подобного не совершал, а сегодня вдруг захотелось. Только не требуй от меня ничего большего, нежели получишь, и не спрашивай меня, как я это сделал.
Девушка только кивнула. Человек повёл руками в стороны, и в помещении разнёсся запах цветов, смешивающийся со свежестью только что прошедшей над городом грозы, опустившийся на поле скошенной поутру травы и растаявшей дымкой в облаках. Где-то в темноте домика послышались тонкие приятные голоса неведомых птиц, а по стенам внезапно стали метаться редкие солнечные зайчики, гаснувшие в облаках, что заполонили своды жилища.
— Что это? — Глория легко, словно в дурмане опустила голову на колени присевшего рядом с ней человека. — Что со мной происходит? Имлатор, ты ведь не станешь пользоваться моим положением? — уже как-то сладострастно спросила она, утыкаясь лицом в его крепкий пресс.
— Ничего, я замолю. — сказал он. — Это дар моего прошлого, моей веры. Всё, что ты сейчас слышишь и видишь останется и утром.
Человек рывком поднял девушку за плечи, притянул к себе и поцеловал. Она не сопротивлялась....
* * *
День кончился, и сумерки вновь напомнили о том, что в мире есть ещё и ночь, чьи права не должны ущемляться. Человек с оружием за спиной шёл по кривой дорожке в гуще хвойного леса. Черные глаза устремились прочь, провожая заходящее за горизонт солнце.
Только на запад.
Словно он и впрямь до сих пор гнался за солнцем. Будто верил в себя, помнил своих братьев. Нёс веру, пытаясь... А чего, собственно, он желал добиться? Чего хотел? От кого бежал? Все, кто когда-то встречал этого человека, забудут его лицо. Даже если и не захотят этого. Даже если он сам пожелает им помнить себя..
Это маленький подарок его бога. Это маленькое наказание солнца. Не смотри на светило ослепнешь. Никому, или почти никому не дано просто видеть небесное светило. За всё надо платить...
Человек шёл не спеша и не медля, опустив глаза в дорогу.
Где ты, бог? Где твои преданные братья, которые сами однажды изгнали одного такого только за то, что он действительно видел нечто, заставившее его пуститься в дальний путь, чтобы выполнить поручение, тайну которого он так никому и не открыл.
Этот человек, бывший некогда истинным адептом Братства Солнца, взял маленький листочек, на котором были тщательно выведены чьей-то аккуратной рукой слова старинного заклинания, положил его в цилиндр черного стекла и ушёл прочь, оставив свою касту, которая обещала молиться за его возвращение.
Но время шло, а конца дороги монах так и не видел. Он был на многих местах, служил и преклонял, становился господином и рабом, играл и позволял судьбе бросаться им, будто костью, но окончания пути так и не нашёл.
И вот однажды, проснувшись поутру, он понял, что больше не верит никому: ни богу, ни себе, ни людям, ни теням. Человек пытался вернуть себе утраченный смысл, бродил по самым далеким тропам, с головой окунался в жестокие и несправедливо трудные дела, но так и не смог ни к кому воззвать, обходясь исключительно своими силами.
Как объяснить человеку, преданно смотрящему в рот жирного, откормленного священника, что тот бог, в которого он призывает его верить, создан только для того, чтобы дать этому толстопузу предлог отобрать у тебя последний кусок хлеба «во славу его» и положить этот кусок в свой живот «во благо его»?
А как говорить с человеком, который не знает, что такое потерять себя в свете луча и всё же радоваться приходу его?
Имлатор шёл по дороге через лес, держа путь на запад, уходя прочь за ускользающим солнцем...
* * *
Человек перестал бежать и просто упал, лишившись последних возможных сил. Из раны на боку текла липкая тёплая кровь, в глазах потемнело, то ли от сумерек, то ли от усталости. Ноги и руки болели так, что лучше бы их не было вообще, а сердце бешено колотилось, норовя вырваться из груди....
К нему подошёл тот же горожанин, что и дрался с ним в Кругу, подошёл медленно и церемонно, в каждом шаге выражая истинное презрение и снисхождение. Монах поднял глаза на звук шагов, ступавших по мягкой песчаной земле. Он увидел высокие сапоги из толстой кожи, на которых кусками засохла давншняя грязь. Сапоги остановились напротив его лица.
— Встань, — презрительно сказал человек. — Ты противен мне, но я всё же хочу кое-что тебе предложить.
Имлатор поднялся на ноги и посмотрел в глаза противнику.
— А как же остальные? — склонив голову на бок, спросил он. — Они тоже хотят мне что-то предложить?
— Они ищут тебя в другой стороне, я послал их туда, — пояснил горожанин. Моё имя Клей, если тебе интересно, — он помолчал немного, осторожно перехватив обнаженный меч другой рукой и сделав несколько шагов из стороны в сторону. — Эти люди, по сути своей, глупцы, ожидающие немедленных чудес. Но мы-то с тобой знаем, что ничего подобного быть не может, — продолжил свою тираду Клей. — Я хочу предложить тебе отречься от своей веры и стать адептом Луны. Присоединяйся к нам и обретёшь потерянное.
— А ты знаешь, что я потерял? — усмехнулся Имлатор, поворачиваясь спиной к Клею и обращая взгляд на небо, где ещё так недавно светило огромное солнце, солнце, которое всё равно светило всем, в кого бы они не верили.
— Я знаю, что ты ищешь. Если ты не веришь в бога, это ещё не значит, что он не верит в тебя. Наш бог верит во всех и в каждом живёт некая часть его. Отрекись — и будешь прощён, отрекись — и станешь свободен. Отрекись, или я убью тебя! — Клей поднял меч на Имлатора, который, словно увидев его жест. Опустился на колени и раскинул руки.
— Смерть — ничто, — сказал он, улыбаясь. — Смерть — это только переходная стадия. Каждый день на землю спускаются сумерки, они убивают день и рождают ночь. Чтобы потом убить и её. Породив ясное утро...
— Отрекись!
* * *
— Теперь я могу умереть, — Глория погладила мужчину по голове. — Ты подарил мне куда большее чудо, чем я могла себе представить. Смерть для меня теперь ничто...
— Скажи, — Имлатор ласково провел рукой по горячей щеке девушки, — ты могла бы уйти со мной?
— Да. — не колеблясь сказала она. — Ты стал для меня большим, чем просто первый мужчина. Ты стал кем-то вроде... вроде старшего... Просто. Старший. Ты подарил мне любовь...
— Девочка моя, — чуть не рассмеялся ей в лицо человек. — Я не знаю, что такое любовь, а посему и не могу дать её тебе. Покажи мне, что это? Покажи, как она выглядит, зачем она нужна? — Имлатору явно стало весело. — Расскажи мне о ней, о любви! Знаешь, когда я ушел ото всех моих друзей и соратников, я искал только одного — исполнения видения, что мне однажды пришло.
А потом шли годы и видение стало исчезать, как луч света, меркнущий в медленных сумерках. И я подумал: «Что, если уйдёт и моя вера, сам я? Что я стану делать?» Но время шло. Мне встречались сотни людей, но десятки из них были достойны называться людьми. Я видел мельника, чья мельница обеспечивала зерном весь прилежащий к ней город. Он сказал мне: «Вот моя мельница и я в неё верю, она даёт хлеб, а значит — и жизнь...».
И я подумал, что это, наверное, и есть то, зачем стоит жить. Затем мне встретился старый священник. Вся его семья давным-давно умерла в жутких мучениях, от страшной болезни, но он всё равно верил в своего бога и каждое утро молился ему, прославляя его имя. Он сказал: «Вот моя вера и я знаю, что нет бога иного, чем мой, а по сему я жив верой своей...».
Я подумал, что вот оно, счастье, когда всё, чего тебе и надо, так это только знать, что других богов нет. Счастье в неведении.
Последним я видел человека, чьи дела и душа были столь черны, что не снилось и ночи. Он говорил мне о свободе морали, об отсутствии запретов и сладости грехов. Тогда и я решил, будто это и есть конечная цель моего пути.
Сейчас я лежу рядом с тобой и ты говоришь мне о любви... Так покажи мне, что это такое?
Глория молчала, только перевернулась со спины на бок и прижалась к Имлатору.
— Я говорила серьёзно, я готова к смерти.
— Только не ради меня, Глория, — зажмурившись и крепко её обняв, сказал человек.
Утреннее солнце робко заглянуло в окошечко дома, где беспробудно спали двое: молодая, улыбающаяся во сне девушка и уставший атеист, в чьих глазах, в первые за много лет, снова блеснул слабый свет...
* * *
Имлатор открыл глаза от сильного удара оземь. Его волокли по каменной улице города, который при свете дня оказался жутко мрачным и унылым. Отовсюду нависали большие, холодные на взгляд дома, а улицы были вымощены серым камнем. Человек обнаружил, что вполне себе одет, хотя и не помнил, когда он успел это сделать, а надеяться на то, что ему кто-то помог было просто глупо. Значит, сам. Встал, наверное, пока девушка спала...
Разобраться бы ещё, что творится вокруг...
Позади него толпилось множество людей. Человек глянул вверх и понял, что сейчас, должно быть, около полудня, может, чуть позже. Через некоторое время процессия внезапно остановилась, и от толпы отделилось несколько человек. Монах сразу их узнал — это были те, кто вчера встретился ему по дороге в таверну...
Двое из них несли, а точнее, так же волочили по камням чьё-то тело, длинные светлые волосы которого свисали до земли, качаясь в такт безвольно опущенной голове.
— Глория, — тихо произнёс Имлатор.
— Посмотри, монах, — обратился к нему один из мужчин, — она страдает из-за тебя.
— Глория! — громко произнёс он. — Она же тут не виновата, — сокрушённо покачал он головой.
Внезапно девушка дёрнулась и подняла голову. Посмотрев на Имлатора сквозь растрёпанные волосы.
— Я же сказала, что готова к смерти, — мягко произнесла она, от чего в груди монаха что-то надломилось и замерло.
— Только не ради меня! — крикнул он, пытаясь освободиться от крепких рук, волочащих его по земле. Он запомнил её голос и взгляд на все те дни, что оставались впереди. Глория умерла через несколько мгновений после этих слов, оставшись брошенной где-то на вонючих улицах города, позабытая всеми только за то, что предпочла одного мужчину всем остальным, согласившись уйти с ним на следующий день, которого ей было уже не дано.
А с Имлатором решили поговорить подольше.
До самого вечера почти весь город всласть поизмывался над тем, чьё имя и «преступные» деяния которого были просто неизвестны львиной доле населения.
Но все побежали налево, значит, туда нам и надо...
Правда?
А вечером ему преподнесли воистину королевский дар, словно облили ледяной водой человека, прошедшего пустыню: рад бы, да не успел...

* * *
Клей взмахнул мечом, намереваясь обрушить его на голову своему противнику.
— Солнце, — тихо-тихо произнес Имлатор, прикрыв глаза. Он не вспомнил былую жизнь, он не испугался и не взмолился никому о пощаде или о чуде, только сказал последнюю мысль. Оружие противника напоролось на какую-то преграду и с характерным железным шумом съехало в сторону, отведя удар. Имлатор мгновенно обернулся и увидел стоящую между им и Клеем призрачную фигуру девушки с светящихся одеждах, что подставила столь же сияющий клинок под удар адепта Луны.
— Смотри, Имлатор, — произнесла она слегка звенящим голосом, — вот, что значит любовь. Ты просил показать.
— Глория... Ты — свет...
Монах встал на ноги и слегка преклонил перед ней голову.
— Я твой свет, пришедший лишь однажды, чтобы напомнить тебе о том, что жизнь не вечна.
Девушка медленно убрала меч и повернула голову в сторону Клея:
— Вы все сгорите в том, чего столь яростно добивались, — произнесла она.
Горожанин задрожал всем телом, на его лице появилось выражение неподдельного страха. Он выронил клинок и упал лицом в землю, стараясь спрятаться от безжалостных сияющих глаз призрака.
Через секунду видение исчезло, растаяв в ночи, словно его и не было вовсе. Лишь Имлатор, кому оно оставило на прощание только легкую свежесть и шепот: «На запад!», знал, что произошло несколько секунд назад. Он и ослеплённый светом солнца Клей, что так и остался лежать на черной земле.
На запад, на запад...
Там его ждал полуразрушенный и всеми забытый храм, ведь когда на этой земле было две церкви — Луны и Солнца, но последняя сгинула прочь, оставив лиши обветшалое напоминание о былых временах... Старый храм должен был дать ему кров, но человек ещё не знал, что найдёт там не только защиту от стихий, но исчезнувшее где-то в городе оружие, хотя зачем оно ему будет нужно?
Хотя, так ли уж сгинула? Не сама ли Судьба привела ее адепта в эти места?

* * *
Вечер принёс холодный ветер. Между деревьями стали блуждать неясные тени, шарахающиеся от звука шагов. Земля слилась по цвету с небом, которое затянули тяжелые тучи, обещавшие принести с собой дождь.
Имлатор всё шел и шел, не разбирая дороги и не заботясь о том, куда выведет его та дорога, по которой он и ступал. Вот ведь, как всё случается в жизни! Сначала ты считаешь себя хозяином своих деяний, потом признаешь бесспорный авторитет старшего товарища, затем опять превозносишь собственную персону на вершину славы, а в конце понимаешь простую вещь: всю твою жизнь тобой забавлялись те, кто всё это время сидел где-то высоко-высоко и смотрел оттуда на твои мучения, забавляющие своей красочностью.
И где-то глубоко в груди, там, где ещё бьётся нечто вроде сердца, разгоняя горячую кровь. Начинает таиться чувство отчаяния. Оно растёт, питаясь памятью, что услужливо предоставляет ему пищу воспоминаний, в изобилии рождая их глубоко внутри. И вот странная штука! Почему, интересно, все воспоминания начинают вертеться вокруг чего-то совсем уж немилосердно тяжелого? Неужели за всю предыдущую жизнь у человека не случалось хоть капли счастья?
Но, а если подумать, разобрать всё по кусочкам?
Родился человек. Жил обычно, ничем особенным не отличаясь от других, разве что только любил уходить в далёкие страны в поисках нового.
Вот как-то раз встал он со своей постели и пошёл прогуляться до реки, шёл-шёл, да и пришёл... Не повезло мужику. Просто и без злого умысла — не повезло. Попал он в перекрест каких-то там сил и получил много-много всего, а что с этим делать — ему никто не сказал.
Посмотрели на него сверху Игроки, те, кого частенько путают с богами, и на чьих досках внезапно появилась новая фигурка, почесали головы, да и решили: быть ему новой фишкой в их бесконечной игре. Кинули они кости раз-другой, а новичок всё не ломается, да не ломается. Они его уже и в помои макали, и веру отнимали, и любовь извратили вплоть до её начала — секса, а мужик всё шёл и шёл вперед, упорно так, продвигаясь к своей цели...
Только вот не знал тогда, что это была за цель.... Подумали Игроки и решили: «А давайте мы у него отнимем самого себя? Интересно-то как будет!» И отняли.... Кем он только не был: пекарем, убийцей, монахом, любимым и влюблённым, Властелином Миров и рабом поверженных в грязь, прошёл через все круги любых из возможных адов, а так ничего и не нашел....
Вот ведь как бывает... И что же ему теперь, наслаждаться миром? Эй, вы, говорящие о том, что из любой ситуации есть выход, а сами-то как, не были на подобном месте? Сами в таком дерьме-то купались? Нет? Тогда помогите вам боги сохранить свою святую уверенность в вашей правоте...
Имлатор поднял глаза и увидел, что лесная дорога привела его к маленькому домику на опушке леса. Человек медленно подошёл к дому и остановился в нерешительности. В окне жилища горел слабый свет одинокой свечи, дверь была приоткрыта, выпуская на крыльцо такой же тусклый лучик, что теплился и в окошечке.
— Приветствую тебя, путник! — донёсся до него чей-то старческий голос. — Проходи в дом, а то, не ровён час, гроза начнётся, промокнешь.
Имлатор подчинился приглашению, хотя так и не понял ни того, как хозяин смог заметить его в темноте, разостлавшейся над землёй, ни того, откуда шёл голос. Монах просто прошёл внутрь деревянного домика, оставив на пороге оружие.
Хозяин оказался немного странноват и слегка жутковат, особенно в неверном пламени одинокой свечки. Это был плотный, крепкий старик, сгорбленный и хромой. У которого вместо правого глаза зияла большая дыра, а пальцы на левой руке скрючились так, что вряд ли когда-то смогли бы разогнуться.
— Ну, здравствуй, монах! — поздоровался старик, чьи редкие седые волосы космами свисали ниже плеч. — Располагайся, будь как дома. У меня редко бывают гости. Потому-то я и не знаю, как с тобой говорить. Лучше ты сам расскажи мне о себе, что захочешь, можешь и солгать — я всё равно не смогу этого проверить! — хозяин засмеялся кашляющим смехом, а потом вдруг перестал и упёр в своего гостя внимательные, слегка безумные темные глаза. — Ты знаешь я и сам когда-то был таким как ты... А имени своего, — словно прочтя мысли Имлатора, сказал старик, — я уже не помню. Потому, называй меня как захочешь.
— Ладно, — вздохнув. Начал гость. — Я тебе расскажу. Коли ты и впрямь этого хочешь. Моё имя Имлатор. Однажды, очень давно, у меня была совершенно обычная жизнь среди таких же людей как и я...
Монах рассказал старику обо всём. Что произошло с ним. От момента первых воспоминаний и до того дня, когда его спас призрак. Он говорил о мельнике, о священнике и о черной душе. Имлатор рассказал старику о том дняе когда взял и ушёл в далёкий путь, оставив позади себя всё, ни разу не посмотрев назад.
Нет. Он не жалел и не просил о жалости других. Он не раскаивался ни в одном своём поступке, кроме того, когда остался с Глорией. А точнее, о том, что предложил ей уйти вместе с ним. В его голове эхом звучал голос этой девушки, сказавшей: «Да!»
— Ты похож на человека. — сказал ему старик, когда Имлатор замолчал, — который полюбил одну замужнюю даму и всё лишь для того, чтобы услышать от неё те же слова, что однажды сказал ей. Как только она признается тебе в любви, ты посчитаешь свою миссию исполненной. Станешь свободным. А пока тебе нравится мучить свою душу терзаниями. Ибо ты не можешь жить иначе.
Ты привык замаливать грехи. Но лишь для того, чтобы вновь совершить их. А так, ты не можешь вознести молитву во искупление, потому что ещё не закончил грешить и это дело висит на тебе. Словно якорь...
Ты не можешь жить без греха, как не можешь жить и без молитвы. Ты желаешь людям солнечного света, принимая удары, но, в тоже время, легко расчищаешь себе путь, не внимая никаким просьбам.
Истинно, ты — тот, кем захочешь быть... И мне жаль тебя...
— Почему? — спросил Имлатор. Старик поднял на него слегка безумные глаза и сказал:
— Я сам был таким. Я был мельником, и мой хлеб ел весь город. Но на мельнице я повредил спину и не смог больше нормально ходить. Я верил в богов. Но вся моя семья умерла в страшных мучениях. Когда на этой земле был мор. Я подумал и решил, что ошибся и мне стоит пожить немного и для себя. Я переступил через все свои правила, очернил душу грехами всех вер и злодеяниями, какие тебе и не снились... Я убивал детей и насиловал женщин, сжигал их дома и разорял храмы, пытаясь найти всё большее и большее удовольствие в открывшейся мне свободе...
Но и это не принесло мне покоя... Свои же собственные братья выбили мне глаз. Сломали ногу, перебили пальцы и чуть не лишили последних остатков тела. Намереваясь замучить меня до конца.
Так скажи мне, Имлатор. Во что веришь ты? — старик хитро улыбнулся.
— В свет, — твёрдо ответил тот. — Даже, если он не верит в меня...
С этими словами монах встал из-за стола, где они сидели со стариком и, поблагодарив того за приют, взял оружие и вышел в ночь. .
Теперь он точно знал, что делать. Где-то ещё осталось солнце, а значит, остался и он. И Имлатор найдёт себя, добившись ответных слов от той, чей муж пристально следит за их романом. Пусть всё так, так, как рассказал ему старик. Пусть он именно такой, но это ещё не даёт никому права пытаться исправить его...
Эмина.
10. 01. 05/.